|
|
ХИМИК В ЛАГЕРЯХ КОЛЫМЫВсе описываемые ниже события происходили вскоре после начала второй мировой войны в Аркагале, маленьком колымском поселке, расположенном возле угольных шахт, в ту пору только-только начинавших выдавать товарный уголь, а впоследствии превратившихся в основную кочегарку "золотой" Магаданской области. На всей ее территории и далеко за ее пределами раскинулось в ту пору лагерное царство Дальстроя. Незадолго до этого мне, рядовому заключенному-контрику, обреченному завершить свой недолгий жизненный путь на добыче "металла", судьба неожиданно преподнесла выигрышный билет. Для исследования разведываемых на Колыме углей потребовались химики и при просмотре картотекиСеввостлага какому-то кадровику попалась на глаза моя фамилия. Я оказался в небольшом лагпункте "Ключ Знатный" и практически без конвоя проводил свой 12-ти часовой рабочий день в химической лаборатории среди очень славных и порядочных вольнонаемных сотрудников. Словом, я был, в какой-то мере счастлив и все свои силы и знания старался отдать любимой работе. Лаборатория, в которой мне предстояло трудиться, незадолго перед тем была создана Иваном Митрофановичем Турским, специалистом по газификации топлива, приглашенным в Дальстрой для решения весьма актуального в ту пору вопроса - создания транспортного газогенератора для автомашин, который мог бы использовать местное ископаемое топливо. Нефтью на Колыме тогда и не пахло, а между тем колымская глубинка отстояла от Магадана на 700-900 километров и доставка туда грузов автотранспортом была разорительной из-за непомерного расхода бензина на прямые и обратные рейсы. Леса же на Колыме убоги и рождают только чахлую лиственницу, растущую сотни лет. Поэтому расходовать древесину на чурку для газогенераторных автомашин было бы преступно. Вскоре к нам из Москвы подъехали молодые специалисты: Г.П.Зыбалова и ее муж П.С.Подосенов, которые и должны были заняться с Турским переконструированием существовавших транспортных генераторов. Центральной же задачей всей этой затеи было получение из местных углей легкогорючего обессмоленного топлива полукокса, а также поиск огнеупорных глин для изготовления футеровки чугунных топливников газогенераторов, поскольку при работе на угле там должна была развиваться высокая температура. Аркагалинские угли относятся к молодым каменным и в обычных условиях не дают спекшийся кокс. Мне было поручено обследование участков и пачек пластов, уголь которых не распадался бы в пыль при нагревании. Нужно было также отработать режим тепловой обработки угля, способствующий получению прочного кускового полукокса. Эту работу приходилось совмещать с текущими анализами товарного угля, который стал выдаваться из штолен, где продолжались разведочные и подготовительные работы. Но тут грянула война, высокое дальстроевское начальство потеряло всякий интерес к работе нашей лаборатории. Турский тут же уволился и вернулся в Москву, а заведовать лабораторией стала вчерашняя студентка Зыбалова, впрочем тоже вскоре оставившая Аркагалу. Война поставила перед Дальстроем ряд трудных проблем. Сразу же прекратился подвоз с "материка" многотоннажных грузов, таких как огнеупорный кирпич и кокс. Огромное число различных механизмов, горной и дорожной техники требовали ремонта, связанного с чугунным литьем, а вагранки, существовавшие при каждом горно-промышленном управлении, простаивали из-за отсутствия литейного топлива. Топки местных котельных и электростанций рушились, а огнеупорный кирпич отсутствовал. Я почувствовал себя обязанным выступить перед руководством Дальстроя с рядом предложений, которые к тому времени считал уже созревшими для практического внедрения. Контролируя работу лаборатории по анализам товарного угля, я давно уже обратил внимание на одно любопытное обстоятельство. Зола некоторых угольных проб была чисто белого цвета, т.е. в ней отсутствовали окислы железа. Можно было предположить, что в одном из разрабатываемых пластов существуют прослои, состоящие из чистого каолинита. Этот минерал отличается высокой огнеупорностью и является основным компонентом огнеупорных глин. Я начал систематическую охоту за такими пробами, но они, как назло, больше не стали попадаться. Поскольку это совпало по времени с прекращением проходческих работ в штольне 2 по пласту Мощному, я обратился к коллекции керновых проб, полученных при колонковом бурении. И тут меня поджидала удача: пачки угля, прилегавшие к почве пласта, по ряду скважин дали белую золу! Я начал одинокие походы в законсервированную штольню. Вход в нее к тому времени зарос крупными - с ладонь размером - кристаллами инея великолепной формы и разнообразия. При относительно высокой температуре в глубине штольни и крепчайших морозах снаружи, происходила сублимация влаги, которая и способствовала образованию этого сказочного великолепия у выхода. Как ни жаль было его разрушать, но мне пришлось кайлом пробить себе лаз, через который удавалось вползать в штольню. Из-за отсутствия вентиляции воздух в ней был очень тяжел, сильно пахло уксусом (об этом позже) и трудно было дышать. Штольня была пройдена метров на 400 и крепления местами выглядели весьма ненадежно. День за днем я отбирал пробы угля и боковых пород и обжигал их в муфельной печи, но желанных образцов так и не попадалось. И вот однажды я обратил внимание на небольшую полузасыпанную выработку, пройденную по лежачему боку пласта, т.е. пересекавшую породы его почвы. Расширив вход в нее кайлом и лопатой, которые всегда были со мной, я очутился в довольно протяженном квершлаге. Это был день удачи! Все пробы, отобранные в этом квершлаге, дали после обжига белые остатки. Таким образом, мне удалось установить наличие мощной залежи бело-жгущихся глинистых материалов (аргиллитов), легко доступных для промышленной добычи. Я тут же сконструировал небольшую печь, обогреваемую кислород ацетиленовой горелкой для газовой сварки. Для футеровки печи выбрал наиболее чистые аргиллиты из той же штольни. К счастью, в лаборатории оказался оптический пирометр, с помощью которого можно было замерять температуру до 2000 градусов. Для определения огнеупорности из испытуемого материала формовались небольшие пирамидки (конуса Зегера), которые крепились на подставке в печи. При нагревании они начинали размягчаться, наклонялись и касались вершинкой подставки. Температура в этот момент и называлась огнеупорностью. Каково же было мое торжество, когда некоторые из отобранных в штольне образцов показали огнеупорность выше 1700 градусов! Сильнее нагревать я их не мог, так как сама печь была сделана из того же материала. Сообщая о достигнутых успехах начальству, я предлагал создать на Аркагале производство огнеупорного кирпича. На этот раз реакция руководства была мгновенной. Бригада проходчиков во главе с шахтным геологом, которого до того и калачом нельзя было заманить в заброшенную штольню, стала нарезать пробные выработки. Был приглашен очень грамотный инженер керамик Н.И.Соколов, который вскоре разыскал на складах Колымснаба необходимое оборудование. Практически без проектирования было построено здание над смонтированным под открытым небом оборудованием и из первых же партий сформованного кирпича сложены печи для обжига. За каких нибудь 2-3 месяца был организован выпуск товарного шамотного кирпича. В Дальстрое началась форменная драчка за продукцию нашего завода. Позднее мы научились выпускать мартеновский припас: трубки и звездочки для разлива стали, а так же брус для печи местному стекольному заводу. К тому же, примерно, времени закончились мои опыты по получению из аркагалинских углей кускового полукокса. Были изготовлены небольшие стальные реторты и сложена печь для их обогрева. Первые же партии полукокса были направлены на испытание в центральные ремонтные мастерские Чай-Урьинского горнопромышленного управления в поселок Нексикан. Хотя наш полукокс был более хрупок чем нормальный литейный кокс, небольшие вагранки работали на нем без перебоев. Официальный отзыв об испытаниях я приложил к докладной записке, адресованной начальнику Дальстроя, в которой я предлагал организовать промышленное полукоксование аркагалинских углей. Вся эта переписка шла через Николая Фокича Карпова, начальника угольного отдела геолого-разведочного управления Дальстроя, умницу и обаятельного человека, который курировал дела, связанные с деятельностью нашей лаборатории. И вот однажды меня не выпустили из лагеря, а вместе с вохровцем посадили на машину, шедшую в Магадан за продовольствием, и я отправился в 700-километровое путешествие, овеваемый пыльными ветрами колымской трассы. В Магадане я был "сдан" в транзитный лагпункт; а на другой день, едва успев смыть с себя самую поверхностную пыль, препровожден в главное управление Дальстроя. Здесь меня направили к заместителю начальника Дальстроя по строительству Колесникову. Это был, видимо, крупный начальник системы НКВД (носил в петлицах четыре ромба). Он внимательно выслушал мое сообщение и сказал, что направляет меня в организацию, выполняющую все проектные работы Дальстроя, - Колымпроект. Там мне будет придана бригада инженеров проектировщиков, с тем, чтобы проектирование было завершено за один месяц. С тем же злополучным вохровцем я отправился в обратную дорогу. От поселка Спорного мы пересели на попутку и направились в Усть-Утиный. Колымпроект расположился в этом уютном поселке на берегу реки Колыма; он представлял собой своеобразное, но в то же время типичное для Колымы учреждение. Очень ограниченный штат вольнонаемных инженеров брался за выполнение любых строительных и технических проектов. Секрет заключался в том, что на противоположном берегу реки, покрытом пойменным лесом, располагалось отделение лагпункта, куда был собран весь цвет заключенной инженерии Севвостлага, накопленный из текущих этапов. Лагпункт вел лесозаготовки, а по мере поступления заказов на проектирование, оттуда привозили нужных специалистов. После выполнения проекта их возвращали в этот своеобразный "запасник". Вообще-то Усть-Утинский лагерь считался инвалидной командировкой, куда свозили отработанный человеческий хлам с соседних приисков. Какое страшное зрелище представляли эти человеческие обломки, когда они собирались в лагерной столовой! Безногие, безрукие, люди без носов, ушей, сожженные колымскими морозами, все страшно исхудавшие, точно одетые в лагерное тряпье скелеты. У большинства на щеках еще гноились струпья, наследие минувшей зимы. Увы, не были эти ужасы засняты на пленку, а то они далеко переплюнули бы известные картины немецких лагерей смерти. Но вернусь к делам. Мне были приданы четыре инженера и чертежник. Двое из них были учениками и сотрудниками известного русского теплотехника проф. Грум-Гржимайло. Третьим был бывший главный инженер Главкокса (забыл его фамилию), уже почти умиравший от рака желудка. Четвертым был инженер-строитель. Было рассмотрено два варианта конструкции полукоксовой печи: со стальными наклонными камерами-трубами и с керамическими камерами и наклонным подом. Поскольку аркагалинские угли давали прочный кусковой полукокс только при форсированном нагревании, решили остановиться на первом варианте, хотя срок службы стальных камер был заведомо ограничен. Кроме того, керамические камеры требовали для их кладки особого фасонного (шпунтового) кирпича, производство которого предстояло еще освоить, а время, между тем, не ждало: требовался полукокс. Проектирование было завершено в срок и, как ни грустно было расставаться с новыми знакомыми, очень интеллигентными и приятными людьми, обреченными на возврат к изнурительному физическому труду, но пришлось собираться в дорогу. Мой истосковавшийся от безделья конвоир повез меня обратно в Аркагалу. Прошло не более пары месяцев с того дня, когда был представлен проект полукоксовой установки, как стало известно, что начальство все дело повернуло по-своему. Оказывается, после моей докладной записки в Москве в организации "Подземгаз" был заказан (или приобретен готовый) дублирующий проект. Не могли чекисты довериться в столь важном деле заключенным-контрикам! Более того, без обсуждения со специалистами, знающими особенности местных углей (я не говорю) себе, но Карпов был тогда вполне в курсе дел) начальство предпочло московский проект и уже назначили строителей будущего завода. Между тем проект "Подземгаза" содержал множество технических "ляпов" и установка, созданная по заложенной в проекте технологии, вообще не могла нормально функционировать. Приведу в качестве примера лишь одну техническую деталь: согласно проекту полукоксовые камеры имели дно из чугунных плит, под которыми проходили горячие газы из топки. Любая топка требует тяги и она обеспечивалась по проекту высокой дымовой трубой. Было совершенно очевидно, что герметизация краев чугунных плит не могла быть надежной (разные коэффициенты расширения) и после нескольких циклов нагревания-охлаждения возникновение зазоров между чугуном и шамотом было неизбежным. На плиты по проекту насыпался уголь, подвергаемый полукоксованию, и выделяющиеся летучие продукты (горючие газы, пары смол), естественно, должны были засасываться в топочное пространство и там сгорать. Резкие местные перегревы и плавление чугуна при этом было обязательным следствием такой технической безграмотности проектировщиков. Эти и другие соображения я счел необходимым изложить в новой докладной, направленной Колесникову. Шло время, строители вырыли громадные котлованы под три батареи камер, и началась кладка. И вот снова меня задерживают на вахте и снова с тем же вохровцем направляют в Магадан. Эта поездка была очень тяжелой из-за наступивших холодов. На этот раз разговор с Колесниковым носил угрожающий характер. Он сказал мне, примерно, следующее: от пуска завода и наличия литейного топлива зависит ремонт к весне всей горной техники, т.е. успешность промывочного сезона. Если, согласно моим утверждениям, строящаяся установка работать не будет, то это приведет к тяжелым последствиям, и нужно будет срочно создавать другую работающую установку. Но много времени упущено и поэтому он решил изменить график строительства и достроить одну батарею, остановив кладку других. Батарея будет запущена и, если она будет работать нормально, вопреки моим предсказаниям, то я буду расстрелян за дезинформацию и задержку строительства. Если же созданная установка действительно выйдет из строя, то он, Колесников, предоставит мне возможность перестроить все заново так, как я считаю нужным. Он дал мне день на размышление, но и при новой встрече я своей позиции не изменил. На том мы и расстались. Возвратившись в Аркагалу, я убедился, что строители времени не теряли (стройка шла днем и ночью) и уже недалек пуск первой батареи. Наконец подошел день пуска. Всем распоряжались двое вольнонаемных инженера, прибывших по этому случаю из Магадана. После тщательной просушки печь запустили, отладили работу механической топки и, наконец, решили загрузить камеры углем. Прошел цикл коксования и началась разгрузка камер. Был получен полукокс не хуже, но и не лучше того, что мы получали на опытной установке. Загрузку повторили и снова получили приличный полукокс. Тут я совсем приуныл и даже запасся в лаборатории цианистым калием на случай ареста. Пошла третья тревожная ночь. Когда в лагерном бараке появился рабочий с установки, я тут же вскочил с нар. "Идите скорее, там Бог знает что, творится, все горит!" - торопясь,зашептал он. Но я уже накинул шапку и телогрейку и бежал на шахту. Издалека я увидел, что из дымовой трубы вырывается пламя, и все внизу дымит и полыхает. Низ трубы разогрелся докрасна, и она просела как голенище сапога. Катастрофа была полной. В четырех камерах из шести чугунные плиты расплавились, коксуемый уголь просыпался в дымоход, и все запылало как гигантский костер. Тяжко было наблюдать это крушение созданных человеком конструкций, но на душе у меня полегчало: в конце концов, виной всему была тупая и злобная недоверчивость чекистов. Зная мою причастность к стройке, многие люди, заключенные и вольнонаемные, старались выразить мне сочувствие, полагая, что за несчастьем последуют кары. Мне приходилось пускаться в пространные объяснения по этому поводу. Но были и такие, кто со злорадством замечал: "Вот, мол, доверили контрику!" Ну, а дальше все пошло нормально. В великой спешке была выстроена полукоксовая установка, вначале с камерами-трубами, и одновременно стал заготавливаться шпунтовый кирпич для строительства крупных керамических камер. Полукокс пошел широкой рекой, но его все равно не хватало для всех нужд Дальстроя и около нашей установки выстраивались длинные хвосты студебеккеров, ожидавших продукцию. Вскоре была выстроена новая печь с полным улавливанием всех летучих продуктов. Наша фабрика стала очень выгодной коммерчески, т.к. все получаемые продукты у нас рвали, чуть ли не с руками. Легкие фракции смолы шли как растворитель, тяжелые - как флотореагент, пек использовался для гидроизоляции патронов аммонита при работе в мокрых забоях. Позже, уже освободившись из лагеря, я сообщил некоторые технологические характеристики полукоксовой установки в статье, опубликованной в местном горнотехническом журнале "Колыма" (N7, 1946 г.). К сожалению, далеко не все инициативы удавалось реализовать столь успешно. Расскажу лишь об одной из подобных неудач. Амбулаторией аркагалинского лагеря ведал Сергей Михайлович Лунин, вчерашний студент пятикурсник, попавший на Колыму за анекдот, со смешным трехлетним сроком. Сережа, коренной москвич и прямой потомок декабриста Лунина, отличался легким и веселым характером, что не мешало ему очень вдумчиво и ответственно относиться к своей нелегкой работе - на угольных шахтах почти неизбежен частый и, порой, тяжелый травматизм. Ему была крайне необходима на операциях мало-мальскиквалифицированная помощь (подать инструмент, следить за наркозом и т.д.), и он часто обращался ко мне за такой помощью в вечерние и ночные часы. Я стал допоздна засиживаться в амбулатории, а потом тайком от лагерных охранников пробирался в свой барак. Вскоре на наши посиделки "нештатных медработников" стал заглядывать Тимофей Родионов, горный инженер, в молодости "комсомолец двадцатых годов", а ныне с нехорошей статьей КРТД отбывавший свой "первоначальный" пятилетний срок. Позже к нам присоединился Варлам Тихонович Шаламов, в будущем крупнейший поэт и писатель, автор "Колымских рассказов"*. В ту пору, особенно с наступлением весны, в лагерях свирепствовали желудочно-кишечные заболевания, уносившие тысячи жизней. Причин было много, а вот лекарств никаких. Сережа тяжело переживал свою беспомощность, часто ездил в базовую лагерную больницу Чай-Урьинской долины, но там было не лучше. Все забирал фронт, а заключенные умирали как мухи. В тот период я много времени отдавал исследованию зон выветривания угольных месторождений Аркагалы. В той части, где наклонно падающие пласты угля приближаются к дневной поверхности, их органическое вещество оказывается сильно измененным под действием кислорода атмосферы, который проникал в виде водных растворов, порой, на большую глубину. Эти исследования, ставшие впоследствии темой моей повторной кандидатской диссертации (ученой степени менялишили сразу же после ареста), показали, что значительный массив угольных пластов сложен сильно окисленным материалом, практически обесцененным как энергетическое топливо и содержащим в горючей массе до 75% так называемых регенерированных гуминовых кислот. В наиболее выветрившейся части пластов уголь содержал до 2% уксусной кислоты - продукта глубокого распада угольного вещества, сохранившегося благодаря вечной мерзлоте. Мне удалось наладить ее получение для нужд нашего и ближайших поселков. Возник вопрос и о практическом использовании гуминовых кислот. Здесь нужно сказать несколько слов о том, что же представляют собой эти кислоты. Эти высокомолекулярные, полидисперсные, нерастворимые в воде, но растворимые в водных щелочах природные продукты. Химически - они являются полифенол-поликарбоновыми кислотами и, как большинство фенолов, наделены выраженными антибактериальными и антифунгальными свойствами. Подобно растительным таннинам, гуминовые кислоты обладают дубящим действием, т.е. способностью необратимо связываться с кожей и придавать ей упругость и ненабухаемость в воде. Различные функциональные группы придают гуминовым кислотам свойства ионообменников. При подкислении водного раствора солей гуминовых кислот последние выпадают в осадок, образуя объемистый набухший гель. В этом виде они обладают максимальной поглотительной способностью. Таким образом, гуминовые кислоты: а) обладают антисептическими свойствами, подобными свойствам такого лекарственного препарата как салол; б) оказывают мягкое дубящее действие подобно ранее широко известному желудочному препарату "танальбин"; в) в состоянии набухшего геля способны сорбировать различные вещества, например, кишечные токсины, а также обволакивать бактериальные клетки. Все эти известные и очевидные истины далеко не сразу пришли мне на ум и утвердили намерение испытать соли гуминовых кислот как лечебное средство при желудочно-кишечных заболеваниях. Прежде всего, следовало проверить отсутствие у них вредного побочного действия на человеческий организм. Я наготовил несколько сот грамм натриевых солей гуминовых кислот (НСГК) и стал в повышающихся дозах поедать их с пищей. Занятие это было достаточно противным и, достигнув суточной дозы в 30 грамм, я прекратил его, отделавшись лишь небольшой задержкой стула. Далее, необходимо было подтвердить лечебное действие НСГК. Порция несвежей похлебки вызвала нужный эффект, и я стал лечить себя ежедневными дозами около 1 грамма НСГК. Собственно, уже к концу второго дня нужда в лечении отпала. Потом мы с Сережей повторяли этот эксперимент, меняя "инициатор" расстройства и сроки начала лечения. Все предположения полностью оправдывались, от добровольцев, предлагавших свои услуги, не было отбоя, но мы, многоопытные зеки, понимали, что на широкие эксперименты требуется санкция "свыше", т.е. от вольнонаемного врачебного начальства. Сережа добился новой поездки в базовую больницу и, счастливый, такую санкцию привез. Моя старческая память не сохранила фамилии той женщины, врача Чай-Урьинской больницы, которая тогда уверовала в нашу инициативу, пошла нам навстречу, а, позднее, сама принимала участие в широком внедрении этого лекарственного средства. Началась самая радостная пора: большинство Сережиных пациентов быстро поправлялось, популярность лекарства росла. Правда, успех был не стопроцентным. Истощенные больные с запущенными кровавыми поносами гибли, но кто мог знать, что было причиной самой болезни: бактериальная инфекция, застарелая цинга, пеллагра или иной цветок из букета хронических недугов заключенного. Примеру аркагалинской лагерной больницы вскоре последовали и многие лагерные медслужбы Чай-Урьинского и Западного горнопромышленного управлений. Пришлось ставить производство препарата на широкую ногу. Тысячи больных, явных и потенциальных, было вылечено, эпидемия явно шла на убыль, лагерные врачи слали нам свои поздравления. Но тут произошло непредвиденное. Где-то в верхах Севвостлага сменилось начальство, начались кадровые перестановки и был заменен начальник аркагалинского лагпункта, который, хотя и не помогал, но и не препятствовал нашим лекарственным мероприятиям. В лагере участились "шмоны" (ночные обыски), был произведен обыск и в больнице. Папку со всеми нашими записями, историями болезней и прочим изъяли, а Сергея за бурные протесты посадили в карцер и пригрозили отправить на прииск (а ему-то и сидеть оставались пустяки). Мне удалось с помощью лабораторного начальства (заведующей тогда еще была Г.П.Зыбалова, которой Шаламов впоследствии посвятил один из своих рассказов) связаться с базовой больницей, и Сережу срочно перевели в другой лагпункт; связь с ним у меня надолго утратилась. Вот так бесславно завершилась наша инициатива, которая пришла в диссонанс с генеральным назначением колымских лагерей смерти. Сергея судьба забросила далеко на север (в Певек), препарата он не имел и вскоре после освобождения уехал заканчивать учебу в Москву. Позднее он работал главным хирургом по вылетам в санавиации и ему довелось первому "собирать" академика Ландау после известной автокатастрофы. Сережа рано умер от бронхиальной астмы. Многократно, и на Колыме и позже во Владивостоке, я пытался заинтересовать врачей терапевтов возможностью лечения желудочно-кишечных заболеваний гуминовыми кислотами, но наступил век антибиотиков, и все слепо верили в их безотказность и безвредность и заниматься "знахарством" никто не захотел. Мною была сделана попытка опубликовать наши результаты. В рукописи большой статьи, посвященной физико-химической характеристике аркагалинских углей (журнал "Колыма" N 3, 1947 г.) я привел данные, обосновывающие возможность такого применения гуминовых кислот, результаты наших экспериментов и указания на тот значительный успех, который был получен при их использовании в лагерных больницах), чь шла о многих тысячах спасенных жизней). Однако, редакция журнала изъяла эту часть рукописи, сославшись на горнопромышленный профиль журнала и полный запрет на публикацию сведений о лагерях. Были сохранены лишь несколько строк: "...Наконец, чистые препараты натронных (натриевых?) и калийных солей, а также свежеприготовленный гель гуминовых кислот, оказывают чрезвычайно благотворное и безотказное действие в случаях инфекционных желудочно-кишечных заболеваний"... Вот и все, что опубликовано по сей день по результатам этого давнего, но столь успешно начавшегося эксперимента. |